Streets Light people
У него есть Я. И вместе мы-это мы. Нас связывает прошлое, о котором я могу тебе рассказать, и есть настоящее, о котором мы оба молчим. Возвращаясь сюда каждый раз воспоминания топят мой мозг. Если присмотреться поближе, то так отчетливо видны дыры, и не заклеить. Нечем и незачем. Потертости, шероховатости, обыденности. И ни толики волшебства, которым тут страдали люди. Нет больше точки соприкосновения с ними, нет и самих людей. И даже вряд ли меня запомнит эта запись, потому что функция этого дневника-помочь забыть. С каких пор мы обменялись этими ролями даже я сам не понял, но оказываясь здесь я забываю тупость боли от настоящего, полностью фокусируя себя на прошлом. Только теперь мне становится так сложно это делать, я понимаю. Как бы я не хотел остаться наедине с тем, что здесь было, я просто не могу этого сделать. Все это я давно потерял, но я нашел другое. Совершенно чистое и куда более болезненное, потерять которое мне страшно. Если стараться не потерять, то развалится к чёрту. Я здесь никто, и меня никак не звать, и все мое счастье превращается в бесконечную депрессию мальчика, который здесь когда-то жил. У него светлые русые волосы, на вскидку лет шестнадцать, но на самом деле в прошлом году ему исполнилось восемнадцать лет. Или только семнадцать? Разница в детстве большая, а потом он не будет обращать на это внимание. Глаза я уже и не разгляжу за слоями оконной пыли, а он просто останется сидеть за рамой, даже не попытавшись выбраться. Скука, боль, преданность. И ни капли человеческого, все только выдуманное его воображением. Вот он смотрит перед собой и видит воду. Кувшин с водой. Но его руки рассыпаются, от них остались лохмотья, глаза приняли непонятный цвет и камера, снимающая его ракурсом по кругу, видит только нечто, похожее на привидение, тянущее руку к зеленому кувшину, будто в нём все его спасение. И только. Глаза уже не могут плакать, а души и подавно не осталось. Всю её он потерял еще много лет назад, и эти дыры в его существовании похожи на потерявшиеся кусочки мозаики, что он собирал. Всего несколько штучек, всего несколько идей утонули в его нестерпимой желчи и боли. Он замерзает, хотя здесь и не холодно. Я стою и смотрю на его в упор, почему же он не замечает меня. Сострадания больше нет, ни у кого из нас. И кажется, что он вот-вот заговорит, и я смотрю в его приоткрытый рот, но тот упорно сверлит взглядом бутылку и пытается дотянуться до горлышка, когда вдруг вскакивает и в исступлении смотрит на свои ладони. И кричит. И крик его не мёртвый, а живой, и все, что от жизни его осталось сольется в этом бездумном крике с ночью. И непонятно ему самому будет, что же в нём издало этот страшный вой, а только погаснет свет этого крика, и останется безумный во тьме своей страшной души. Зачем он будет жить, если впору ему умереть от этой страшной тоски, плача о жизни своей, в свои семнадцать лет не понимая, кто заставил его это пережить. Теперь, сквозь мнимое пространство времени он отчетливо осознал, что душа его всю жизнь была жалкой и скупой, а он даже не пытался придать ей тот блеск, каким блистали все его любимые люди.

Он был и есть никто в нигде, но даже умереть он хочет вдалеке.
Да только где же мнимое прощенье, что перед смертью обещает Бог?
Усопшим душам нет поверья, а он давно уже усох.
И в чем его вина, скажи, о Боже?
Не в том ли, что он жил не так, как я?
Он на Элладу глаз свой поднимал, с богами только мыслями сражаясь,
Тогда как сам я никогда, не смел с судьбой на ты общаться.
И жизнь повиновалась мне, а смерть ему по сей день будет.
О памятнике же в том монастыре когда-нибудь заплачут люди.


@темы: что-то очень старое